Название: Убийца

Длина: 26890 знаков. *вздох*

Вкратце: Новые Боги принесли людям новые правила. Но люди по-прежнему ищут среди себя чудовищ. А Убийцы - убивают. Потому что кроме них никто не может убивать. И на то есть свои причины...

Варнинги: кому-то может показаться жестоким. Ну, и тотальная мизантропия. Не могу сказать, что там анхеппиенд, потому что сюжета как такового там... ну, мало.

----------------
Они встретили меня у околицы. Бледные, молчаливые, напряженные донельзя. Перепуганные важностью своей миссии. Огромные глаза, крепко сжатые – в ниточку – губы, испарина на лбу – у каждого. Не приветствовали. Не издавали ни звука.

Жутковатое это, все-таки, зрелище – неподвижные молчащие дети. Вне зависимости от причины. Есть в этом что-то… неестественное. Сколько лет, а никак не привыкну.

- Привет, - сказал я. Спокойно, ровно. Без улыбки – плевали они на мои улыбки, они и не заметили бы. Смотрят все, как один, на кобуру на бедре. – Примете или прогоните?

Еще секунд десять молчания.

- Милости просим, - проговорил потом старший, слегка запинаясь. – Пойдемте.

Я кивнул. И так, в кольце пацанят, вошел в село. Мальчишки потихоньку оттаивали, начинали шушукаться. Прежде чем дойдем до старосты, расшумятся. Бегать начнут. Раз уж Убийца не оказался трехголовым людоедом и никого сразу не застрелил… Дети быстро ко всему привыкают. Может, это и не лучшее их свойство, но так, говорят, легче.

Откуда взялся этот обычай – посылать навстречу Убийце детей? Не старосту, не мужчин и не молодых парней выставлять на защиту, а малолетних мальчишек? Они что, думают, что детей мы не тронем?

Зря думают. Половине Убийц наплевать на то, сколько мишени лет. А был один паскудный типус, Иско его звали, так ему и вовсе нравилось. Приставишь, говорит, им дуло ко лбу, а глаза у них такие невинные-невинные… Редкостный был сукин сын.

Убил я его, правда, не за это.

Староста оказался несуразно молод – года на два старше меня, не больше. Но держался хорошо. Почти даже и не вспотел. И на кобуру почти не косился.

- Тут есть для меня работа, - сказал я ему. – Так мне передали. Это правда?

Он кивнул. Был, казалось, слегка обижен, что я не поинтересовался его именем, не предложил руку для пожатия. Что ж, переживет. Без надобности мне его имя. И руку жать он мне все равно побоится.

У меня ж руки-то грязные. Малоправедные.

- Есть работа, - сказал он. – Возможно, даже… две штуки.

- Людей штуками считаешь? – с полуулыбкой уточнил я, и он вздрогнул. Не ожидал, должно быть, что Убийца начнет читать ему мораль. А я и не читаю. Так… забавно стало.

- Чего ты хочешь? – уже резче спросил он. – За то, что… сделаешь свою работу?

- Как обычно, - вздохнул я. – Еду, ночлег, пятьдесят монет за голову. Бабу… - я помолчал с полминуты, прикидывая, в упор не замечая, как напрягся староста и резко примолкли разговоры вокруг. – Бабу, пожалуй… не надо.

Когда столько людей разом сдерживают облегченный вздох, звук получается прелюбопытнейший. Как странно, подумал я лениво, неужто на все село не найдется ни одной сироты, ни одного подкидыша, ни одной никому не нужной девки, из тех, что обычно под нас подкладывали, когда мы требовали то, что нам полагалось по праву? Какие же здесь, право, славные люди… Или от всех неславных уже попросту избавились.

Только мне парочку оставили.

- Ну? Где ваши смертнички?

Староста опять вздрогнул. В первый раз, небось, такое за его срок. Аж весь изводится. Жаль мне его почему-то не было. Наверное, потому что мне вообще мало кого бывает жаль. Уже и не вспомнить, кого в последний раз было…

- Мы думали сначала поесть тебе собрать, - пробормотал он неловко. – Помочь на ночь устроиться…

- Нет уж, благодарствую, - усмехнулся я. – Поевши-то, гадством таким заниматься… а ну как неудачно пуля пойдет? Ну как у кого мозги на полхаты расплещутся? Так можно и с ужином попрощаться, я, знаешь, впечатлительный…

На этот раз он не вздрогнул – его передернуло. Я, пожалуй, переигрывал. Сам слышал. А только трудно было удерживаться – вот я и перестал. Давно перестал. Да и все, думаю, давно перестали. Потому нас нигде и не любят. А мы – мы не любим их. Потому что жить им не в пример проще. Потому что они про расплескавшиеся мозги слышат от силы несколько раз за всю свою жизнь, а мы их видим едва не каждый день.

Ну, и они ведь лучше нас. Просто, как люди – лучше. Добрее, порядочнее. Разве такое кому простишь?..

- Тогда пойдем, - сказал староста, справившись с собой. – Отведу.

И отвел. На другой край села, к самой опушке леса. К Заперти. Заперть у них была добротная, каменная, и решетки, что делили ее на клети внутри, были из нержавеющей стали. Благополучное село, благополучное и добропорядочное. Мне отчего-то стало тоскливо. Может, просто устал. Наверное, прав был мужик, надо было чего-нито сожрать. Блевать от страшных картинок я на самом деле давно разучился.

Из клетей было занято только две. Два смертника. Мрачный мужик лет тридцати пяти с затравленным взглядом сидел на полу своей клети, сжав руки в замок. Рядом стоял поднос с едой, к которой он, похоже, не притрагивался. Второй, на вид ему было лет девятнадцать, нетерпеливо мерил клеть шагами. Грыз яблоко. Вскинул голову, когда мы зашли. К двери обернулся с улыбкой, которая мне ну никак не понравилась. Впрочем, она тут же исчезла. Не совсем был дурак – увидел незнакомца и догадался сразу, кто и зачем.

- За что? – уточнил я.

Староста вздохнул.

- Клест, кузнец, дочкина ухажера зашиб спьяну, - нехотя сказал он. – Ну, понятно, не до смерти, но плечо поломал, парень неделю болящий ходит… Вроде и не со зла, но что сделал, то сделал.

- И с тех пор не ест? Как только меня дождался да сам не помер…

- Ест он, - с досадой сказал староста. – Жена кормить приходит. Мучается он просто.

- Ага, - скучно отозвался я. – И парень ему, небось, на самом деле по душе, и за жену переживает с дочками… дочка, небось, не одна, а?... И кузнеца другого на деревне нет… так, что ли?

Староста уставился на меня с суеверным испугом.

- Ты разговариваешь с Богами, - выдавил он. – Боги тебе рассказали…

Да какие уж там Боги. Не одно такое село на свете. И мужиков таких – как собак нерезаных. Насмотришься, слету видишь, что к чему. Но разочаровывать старосту я не стал. Лень было объяснять.

- А второй?

- Кольс, - отозвался староста. Сказал, как плюнул. – Девочку… обидел. Вроде бы. Пришлая была девочка, с бабкой нашей жила, с травницей. Дикая малость. Не то чтобы юродивая, а просто… дикая. И вот… обидел ее кто-то. Она после того слегка умом тронулась. Не говорила много, все только кричала и плакала. Но из того, что поняли – вроде бы Кольс. Только ясное дело, не видел никто, а что помешанная скажет… все ж таки, посадили мы его сюда. Мы не знаем… а ты должен.

- Да ну? – я приподнял бровь. Кольс, опомнившись, снова начал ухмыляться. Не стоило бы ему. Ухмылка у него мерзкая на редкость. Почти как моя. – А девка-то где?

- Нету, - коротко ответил староста.

Я повернул голову. Посмотрел ему в глаза. В упор.

- Ушла, - нехотя пояснил староста. – Сбежала. Бабке-то ее не устеречь было, конечно. Кто говорит, просто убежала, чтобы еще к кому пристать, как к нам давеча… но охотники наши посмотрели следы малость… и так думается нам, что утопилась. К речке шла, видно было.

- Ясно, - сказал я. И достал револьвер.

Старосту от меня как ветром отнесло. Одним прыжком отскочил в самый угол.

- Боги не промахиваются, - напомнил ему я, не оборачиваясь. – Им ты под руку не подвернешься.

- Я так, - слабо отозвался тот. – На всякий случай. Чтобы не мешаться…

Кольс уставился на мой револьвер. Клест тоже поднял глаза от своих лапищ. Смотрели, боясь моргнуть. Ждали, в кого я прицелюсь первым.

Боги правые, я стреляю почти двадцать лет. Мне уже не надо целиться. И рука стала быстрая. У всех Убийц быстрые руки. Ни тот, ни другой не успели увидеть, как я вскидываю ствол.

Выстрел грохнул в тишине не хуже крепостной пушки, отозвался слабым эхом под крышей и затих.

Кольс повалился на пол, судорожно раздавив в руке огрызок. Я задержал на нем взгляд на секунду. Чисто, в общем, вышло. Хотя, наверное, тот, кто будет отмывать клеть, со мной не согласится. Ну и хрен с ним. Пусть раздобудет себе "пушку" да тоже идет в Убийцы. Мы никогда ни за кем не прибираем. Даже за собой.

- Второго отпустите, - сказал я старосте. Староста был слегка зеленоват, но кивнуть сумел. Клест смотрел на меня неожиданно ясным взглядом – ужас мешался в этом взгляде с недоверчивым счастьем. Странное такое… месиво.

На полу. Месиво. Не увидишь, пока не подымешь мертвецу голову…

- Отведи меня обратно, староста. Черт вас всех подери, жрать хочется до невозможности.

***

Подбиралась она кустами. Вдоль обочины. Думала, я ее не слышу. Надо отдать ей должное – пряталась грамотно. Замирала, когда затихал ветер и прекращались шорохи. Застывала недвижно, когда я оборачивался – словно невзначай, посвистывая, оборачивался и, конечно, видел ее, несмотря на все уловки. Видел и чуял. Здесь, вдоль дороги, и кусты-то были пыльные. Не пахли ничем, кроме пыли, навоза и – удивительное дело для такой глуши – бензина. А от нее пахло душицей. Так несло, что меня чуть с ног не валило.

Понятное дело, сама она, должно быть, запаха не чувствовала. Притерпелась.

А я ее не спугивал, потому что любопытно мне стало. Зачем подбирается? Чего ей надобно? Долго ждал. Услышал ее за спиной после полудня и до сумерек ничего не делал. Но к вечеру мне надоело. Да и любопытство – штука заедучая.

Поэтому я решил спросить у нее самой.

- Ну и? Чего тебе нужно, девка?

Она сглотнула. Я ее понимал. Действительно, было из-за чего нервничать. Ползешь себе кустиками, высовываешь башку – оглядеться, а к башке – ррраз! – и «пушка» приставлена. Мало радости.

- Отвечай давай.

- А ты меня не убьешь! – выпалила она вдруг. – Я не чудовище! Я правильная! Выстрелишь – а тебя Боги порешат!

Я хмыкнул. Так скептично, как только сумел.

- Н-да? А ты уверена? Мне, я думаю, виднее будет…

Она снова сглотнула. Уверена она, кажется, не была.

Я убрал револьвер от ее головы.

- Вылезай. Ну, давай. Прятаться теперь все равно без толку, а?

Она вылезла. Оказалась довольно высокой и худой – чтобы не сказать тощей. Одета была в простую рубаху до колена – когда-то, видимо, белую. Левый рукав в локте был основательно продран, на плече разошелся шов. Рубаха была вся в пятнах – серых, бурых, зеленых. Сама девка тоже. Но смотрела упрямо. Тряхнула головой – волосы льняные, спутанные, грязные, черт болотный, а не девчонка…

- Ну привет, стало быть, утопленница, - сказал я устало. – По тебе там, значит, поминки справляют… а ты за чужими мужиками да по кустам.

Она скрипнула зубами. Не ответила. Ну да, револьвер-то по-прежнему у меня.

- Чего тебе, дуре, надо? – повторил я.

Она помолчала.

- Ты Убийца, - сказала она наконец. – Ты в конце концов придешь в Город. Я тоже хочу в Город. Но я не знаю, куда идти. Хотела идти за тобой.

И неплохо шла. Кто другой давно отстал бы.

- За каким чертом тебе в город?

- Надо.

- Ты идиотка, - сказал я, засовывая револьвер в кобуру. – Тебя один сопляк трахнул, так ты, говорят, в уме повредилась. А в городе тебя не только отымеют, а потом еще и прирежут. И правильно сделают, потому что смотрю я тебе в глаза и кроме беды ничего не вижу…

- Я тебе мешала? – прошипела она. Разозлилась, похоже, а глаза у нее и правда бедовые… - Я тебя трогала? Жалко тебе, что ли? Меня жалко? В жизни не поверю!

И правильно сделаешь, девочка.

- Ладно, - сказал я. – Иди себе. Только глаза мне не мозоль.

Она шла. Держалась теперь подальше – так, чтобы не потерять меня из виду. Иногда, особенно, когда ветер дул в ее сторону, я даже не чуял ее травный запах. Долго же, должно быть, с ними возилась, что до сих пор ничем его не перебьешь…

Не выдержал все-таки я. На третий день, вернее, вечер. Жизнь у нас, как бы дураки ни думали, монотонная. Скучная. Всякое разнообразие… приятно так тревожит.

Вот и позвал ее. Посидел у костерка, подумал… и позвал.

- Эй, девка! Ты там? Выходи, угощу чем-нибудь…

Что она там, я не сомневался. Зато сомневался, что отзовется. Но она отозвалась. Выдвинулась из окружающей тьмы – осторожно, бочком – подобралась к костру.

- Хлеба с солониной будешь?

- Буду, - сказала она, не сводя с меня глаз. Глаза были внимательные, тревожные. Протянула руку, взяла горбушку, взяла мясо. Села напротив.

- Как звать-то?

- Найда, - буркнула она.

- Ну да, - неопределенно пробормотал я.

- Правда так, - неожиданно обиженно сказала девка. – Нашли… вот и назвали. Все говорят – как собаку. А я ничего. Мне нравится.

- Где нашли-то?

- А я помню? – огрызнулась она. – Говорят, в сугробе. Мне и года-то не было, почем мне помнить…

Я присвистнул.

- Оставили? Не побоялись?

Она пожала плечами.

- Может, не затем оставляли, чтобы померла. Чего бояться.

- А зачем?

- Ну… чтоб не думалось. Решили, что так лучше будет. Наверное, не ошиблись. Раз Боги их сразу не покарали…

- Ох уж мне эти Боги. Ешь, ешь, не дергайся. У меня с Богами разговор особый.

А еще вернее – у меня его с ними нет. Я, вопреки досужим сплетням, не разговариваю с Богами. Никаким образом. Я даже не молюсь.

Не потому, правда, что я в них не верю. Как в них не верить, когда они есть. Да никому о себе забыть не дают.

Раньше, говорят, Богов и правда не было. Или были, но силами не вышли, в общем, был вместо них один-единственный Бог. Могущественный. Невообразимо. Надо думать, раз уж заставил столько народа в него одного поверить. Но, видно, у него что-то не срослось с этим божьим делом, а может, просто обленился. Потому что говорят, что раньше дела Божьи случались крайне редко. Люди могли делать что угодно и разбирались между собой сами, а Бог только изредка вмешивался, что-нибудь эдакое творил – и в него снова все верили. Беспредела тогда, говорят, было много. Но в чем-то так было, пожалуй, попроще.

Когда пришли наши Боги, все стало куда как сложнее.

Боги у нас, в общем, не особенно злые. И не особенно доставучие. Не терпят они только двух вещей.

Богохульства.

И убийства.

- Ты убил Кольса? – спросила Найда после долгого молчания. Солонину с хлебом она уже схомячила. Добавки я не предлагал. Если она до сих пор с голоду не померла, значит, чем-то кормится, а чем – не моя забота.

- Убил, - кивнул я. Представил себе на секунду, как это было – вот это худенькое тело распластано под ним, пальцы впиваются в плечи, белеют, ноги дергаются жалко, а он ухмыляется… представил и не без удовольствия добавил: - Мозги ему вышиб.

Иногда приятно себя почувствовать хоть на толику справедливым. И знаешь, что сам себе врешь – а приятно, ничего не попишешь.

Она вздохнула удовлетворенно.

- Я знала, - прошептала она. – Знала, что он был… чудовищем. Я бы его сама убила. Но я не смогла. Он был… сильный.

А так смогла бы? Я глянул на нее через костер. Да, наверное, смогла бы. Она и вправду верила в то, что говорила. Чудовищем. Конечно, он был чудовищем. Для нее – вдвойне.

- И Богов бы не побоялась? – спрашиваю я для верности.

- Я знала, - с нажимом повторяет она. – Я знала, что он неправильный. Правильный бы такого не сделал!

Я промолчал. Сказать тут нечего. А про себя подумал, что, может, она и не зря хочет дойти до города. Может, из нее и выйдет толк. Очень даже может быть.

Неправильный… кто определяет, правильный человек или нет? Священники говорят, что определяют Боги. И определяют еще до рождения, когда паршивца носит в утробе мать. Но кроме Богов-то об этом никто не знает. И растет среди людей неправильное чудовище, взрослеет – и никто его не отличит, если он пакости не начнет делать. Да и какая, собственно, разница?

А разница такая, что чудовищ – неправильных людей – убивать можно.

Правильных нельзя, а неправильных можно. Боги не карают чудовищ. Оставляют это людям. Убьешь чудовище – и ничего тебе не будет. Убьешь человека – и не будет тебя. Наши Боги, в отличие от того, старого, скоры на расправу. За единственные два смертных греха возмездие наступает мгновенно. Некоторые, говорят, не успевают и вдоха сделать.

Потому-то нам так хорошо платят. Считается, что мы, Убийцы, ошибаемся только один в жизни раз.

- Доведешь меня до города?

- Если не отстанешь. Отстанешь – брошу.

- Хочешь чего взамен?..

Я ухмыльнулся. Гадко, куда гаже, чем Кольс. Между ею и мной был костер, но она все равно отшатнулась от этой ухмылки.

Я ухмылялся долго, секунд пять. А потом сказал:

- Да что с тебя, оборванки, взять. Под ногами не путайся, и будет с тебя.

Она шумно выдохнула. Несмело улыбнулась.

- Не буду. Путаться…

Тоща она была все же чрезмерно. И помладше, чем мне нравилось. Да и морока это – трахать бабу, которая тебя не хочет. Кому-то нравится, а по мне – не стоит затраченных стараний.

- Ну так и не путайся. Пошла с глаз долой спать.

Она не обиделась. Вскочила на ноги, шагнула прочь от моей стоянки.

Если и впрямь не будет мешаться – почему бы и нет?

С меня не убудет.

***

В деревне, куда мы пришли к концу недели, работы не было. Но накормить меня накормили и даже дали еды в дорогу, и, пока я не убрался оттуда, косились на меня, косились, косились… зло косились, испуганно, умоляюще. Боялись, как бы я в ком не разглядел чудовище. Признаюсь, был соблазн. Так, со скуки – пострелять немножко. Но я удержался. Патроны тратить – дело последнее. Да и с катушек совсем съезжать – тоже мало хорошего.

Пошел дальше.

Найда шла за мной. Сначала поодаль, потом я, заскучав, разрешил ей идти рядом. Она и впрямь не мешала. Разве что вопросов задавала много – про Город, про мою работу, про все подряд – но тут же замолкала, стоило мне на нее цыкнуть.

Все было не так уж плохо.

Вплоть до следующего села.

В том селе была ярмарка. Много народа, много шума… много проблем. Не протолкнешься. А я вообще толпу не люблю. У меня там глаза разбегаются, и в ушах звенеть начинает, да и чуять ничего не чую. Толпа – единственное место, где Убийца может промахнуться, потому что двигается она… стихийно. Не по-человечески. Так, как мы не можем предугадать.

И карманников на ярмарках – пруд пруди.

Впрочем, меня карманники обходят стороной. Воровство – мелкий грех, но полагается считать, что правильные люди о таком и не помышляют… так что с Убийцами воришки не шутят.

Найда жалась ко мне. Впервые за все это время уцепилась за руку. Я не возражал. Не то чтобы я за нее беспокоился, но все-таки я к ней слегка привык. Жалко было бы вот так, по-глупому ее потерять. Я вообще подумывал о том, чтобы раздобыть ей новую рубаху да чуток ее отмыть. Монеты бы хватило на все, а мне тогда было бы не особо стыдно показаться с ней в Городе… если, конечно, она до него дойдет.

Но только не на ярмарке. Я с трудом протолкался сквозь толпу, таща Найду за собой. Выбрался к какому-то обшарпанному трактиру, вздохнул с облегчением, ввалился внутрь. Народу и там было, как сельдей в бочке, но для меня место, конечно же, нашлось. Я не стал разбираться, кого хозяин выкинул на улицу, чтобы посадить меня и девчонку за столик в углу. Меня это мало волновало. После толпы меня всегда слегка трясло. И хотелось напиться.

Найда отказалась от выпивки.

- Непривычная, - пояснила она. – Ты со мной потом замучился бы.

- Черта с два. Тут бы оставил. Еще я пьянь нечесаную на себе не таскал.

- Тем более, - процедила она сквозь зубы. Я усмехнулся, опрокидывая в себя очередной стакан сивухи. Иногда она была смешной. Никак не могла понять, шучу я или и впрямь хочу ее обидеть. Впрочем, винить ее за это не стоило. Шутки у меня… скажем так, своеобразные. Очень.

Зато я не стреляю в детей.

Я вообще в тот вечер был воплощенной добротой. Я заказал Найде ужин. Я решил, что разрешу ей ночевать в своей комнате. Даже собирался наутро заплатить, чтобы ей нагрели воды для помывки.

Я совершенно не искал неприятностей.

Тот парень – он нашел их сам. И тогда, и позже я мог бы в этом поклясться. В тот вечер я хотел только напиться и выспаться в чистой постели.

Драки я совсем не хотел.

А он был еще пьянее, чем я. Он не увидел мой револьвер. Не заметил кобуру на бедре – а ведь я специально ношу ее так, чтобы видно было издалека. У меня большой револьвер.

- Эх, мужик, да ты до чего ж бабу-то свою довел!

Зашипела Найда, змеей зашипела, и мне пришлось поднять голову, а он был там. И ухмылялся. Не так паскудно, как Кольс, но мне все равно захотелось в эту ухмылку чем-нибудь заехать. Правда, лень было неимоверно.

- Милая, плюнь на него. Пойдем со мной, я тебе мыла дам…

- Отцепись! – шипела Найда, стискивала зубы, но парень не уходил, нависал над столиком, застил свет своей ухмылочкой, а свет для меня сделался малость мутноват. Я был не в форме. Я не хотел ввязываться в мордобой.

Честно говоря, я от него и вовсе давно отвык.

А он ухватил Найду за плечо и выдернул из-за столика.

- К черту этого пьянчугу. Пойдем потанцуем… - пауза. - … в подвале. А то тут для тебя чистовато.

Найда завизжала, ощерилась, превратилась в сплошную мельницу из рук и ног в отчаянных попытках отбиться, но он удержал ее за шкирку, отвесил ей затрещину, и она неожиданно затихла, обмякла беспомощно у него в руках. А он бросил мне:

- И что, бродяга, будешь отбивать свою замухрышку?

Мне бы повести себя по-умному. Послать его к черту и вернуться в своей выпивке. Сказать, что девка эта мне никто и делать он с ней может все, что угодно. Наверное, и Найду бы отпустили, дав пару пинков – выглядела она не то чтобы очень соблазнительно. Но я же был пьян. Когда я пьян, во мне взыгрывает всякое дерьмо, неизжитое за все эти годы.

Например, гордость.

- Отпустил бы ты девочку, - сказал я. Поднялся. Зачем – уже и не упомню, особенно если учесть, что на ногах я держался не слишком уверенно. Может, думал, что он увидит наконец мою «пушку». Утихомирится.

А он мне заехал в зубы.

Податься назад я все-таки успел, пьяный или нет, попало мне вскользь, так, челюсть немножко загудела. Но равновесие я потерял. Грохнулся. Очень глупо грохнулся, нелепо. Смешно. Так, что заржали не только тот придурок со своими прихвостнями, но и еще полтрактира. Люди же любят, когда кто-то из себя идиота делает, пожалуй, ничто так не любят, как это…

- Отдохни, мужик, - сказал парень, все так же ухмыляясь. – Полежи тут, пока никто не зашиб.

А я чувствовал, как во мне поднимается бешенство. Нехорошее такое бешенство, неудержное. Я от него начинал трезветь. И пьянеть заново – но уже по-другому. Подобрался. Потер челюсть. Встал, цепляясь за стену. Полтрактира разглядело, наконец, кто я такой, и резко умолкло. А парень все еще посмеивался.

- И чего тебе еще? – поинтересовался он. – Мало показа…

Тут он тоже умолк. Потому что когда я выхватил револьвер из кобуры, не заметить его стало просто невозможно.

Тишина. Там, за окнами – шум, гам, адская праздничная круговерть. А здесь – тишина. Слышно, как масло горит в светильнике.

Часы пробили восемь.

Трусом парень не был.

- Что дальше? – спросил он, уже потише, но все еще с вызовом. – Ну, пошутил я с девочкой. Это меня чудовищем не делает. Пристрелишь меня – и помрешь.

- А вдруг нет? – так же тихо, с такой же издевкой парировал я.

- Помрешь, - повторил он. И он, в отличие от Найды, был уверен на сто процентов. Я начал себя чувствовать на редкость глупо. Для меня его уверенность ничего не значила. Я мог его пристрелить – прямо тут, при всей этой толпе народа. Но почему-то мне казалось, что это будет… не так. Плохо. Что дальше, спросил он меня, а я не знал.

И тут Найда, неожиданно ожив, вывернулась у него из рук, метнулась вперед и выхватила у меня револьвер.

Меня тряхнуло – от изумления… без малого шока. Никто и никогда не отваживался это сделать. Никто еще не вырывал у меня – Убийцы! – из рук мой собственный револьвер. А она вырвала. И хотя она держала оружие в руках в первый в жизни раз, она держала его правильно.

И руки у нее не дрожали.

- А мне плевать! – крикнула она и прицелилась парню в голову. Между ними было не больше пяти шагов. Даже она не промахнется. – Мне плевать, пусть я сдохну, но если ты еще раз до нас дотронешься, я тебя убью! Пристрелю! Мозги тебе вышибу, понял?!

Он понял. Отступил. Перевел взгляд с нее на меня. Сплюнул.

- Убийца, - процедил он. – Трус. Даже убивать за тебя должна твоя шлюха. Да катитесь вы оба…

Вот теперь я захотел его прикончить. По-настоящему. И плевать мне стало, плохо это будет, или нет…

… но его уже не было. Ушел. Растворился в толпе.

Ненавижу толпу.

Люди отворачивались. С неловкостью, с вернувшимся страхом. Может, боялись, что я на ком-то попытаюсь отыграться. Не сказать, чтобы боялись совсем безосновательно.

Я выдернул свой револьвер у Найды из пальцев. Оттолкнул ее. Грубо. Она ударилась плечом о стену, ахнула обиженно.

- За что?!

- Никогда, мать твою, не трогай мое оружие, - бросил я ей сквозь зубы. – А не то я тебе башку отверну. И тоже никого не побоюсь.

Она замолчала. Доела ужин, когда я ей велел. Молча поднялась за мной в комнату – хозяину опять пришлось кого-то выселить, но уж теперь мне точно было плевать.

- Ложись.

- Я не лягу с тобой, - напряженно сказала она. – Ты… другой. Я тебя боюсь.

- Бесноватая, - выдохнул я в сердцах. – Чертова бесноватая девка. На полу спать будешь?

- Буду, - сказала она тихо. – Я в лесу спала. На траве. Мокрой. Здесь хоть сухо…

Я тяжело уселся на пол у кровати. Голова у меня гудела. Безудержно дрожали пальцы. А еще мне, кажется, было стыдно. И в это было поверить еще труднее, чем в то, что я подобрал на дороге дикую девку и ввязался из-за нее в драку.

На полу в эту ночь спал я. Спал хреново, после полуночи раза три просыпался, с трудом добирался до окна и меня рвало на улицу – по счастью, там уже никого не было.

А утром, едва я сумел задремать, меня разбудил стук в дверь.

***

Стук был настойчивый, поднял не только меня, но и Найду – она выскользнула из-под одеяла, одернула рубашку. Уставилась на меня тревожно.

Я проверил барабан револьвера и только потом открыл дверь.

Ни одного из стоящих за ней людей я не знал. Да только у тех, кто привык командовать, в любой дыре морды одинаковые. К важности привыкшие. К собственной неописуемой значимости.

На таких физиономиях смущение вперемешку с тревогой смотрится просто смехотворно.

- Староста, - сказал я и зевнул. – Староста и половина сельсовета. Чего надо?

- Мы прослышали, что ты остановился здесь, Убийца, - ответил староста. Голос у него почти не дрожал. – Мы хотим спросить у тебя…

- Спрашивай.

- Вчера, - сказал Староста, - кто-то убил человека. В переулке, вот здесь, под твоими окнами. Прежде чем бить тревогу, мы хотели бы узнать, не воспользовался ли ты своим правом…

- Не я, - покачал головой я. Голова отозвалась легким гулом. Отголоски ночного похмелья. Интересно, подумалось мне, а не на труп ли я блевал… – Я не за работой сюда приехал. Я остановился переночевать, только и всего.

Староста помрачнел.

- Тогда, боюсь, нам придется просить твоей помощи, - сказал он. – Потому что мы… кое-кого подозреваем.

- Еда, - сказал я. – Питье. Пятьдесят монет, если придется стрелять.

- Мы знаем, - обреченно отозвался староста.

- Дайте мне собраться.

Пока я собирался, спускался по лестнице и шел следом за старостой к пустоши, где вчера шумела ярмарка – Найда, конечно, увязалась следом – он продолжал бормотать, рассказывая мне совершенно не интересующие меня подробности.

- Это случилось вчера в восемь вечера, во время закрытия ярмарки. Люди слышали крик и видели, как кто-то убегает по переулку, но догнать не смогли. А потом… мы узнали… нам сказали…

- Вам донесли, - безразлично поправил я. Вокруг было тихо. Тихо, серо и холодно. Так не похоже на вчерашний день. Так… пусто. Страх висел в воздухе, словно туман, словно ядовитый дым – кто-то убил человека! Чудовище среди них!

Мне до одури хотелось спать.

На пустоши снова собралась толпа. Недвижная и молчаливая, как те дети, что встречали меня у каждой околицы, когда их родители посылали за мной гонца. Окружала кого-то плотным кольцом. Перед нами люди расступались. Мгновенно, без малейшей задержки.

- Нам сказали, - упорно повторил староста. – Сказали, кто это был. Да, это мог быть корыстный донос. Но ты ведь Убийца. Ты не ошибешься. Вот и скажи – виновен ли он?

Мы прошли через толпу. Оказались в кольце. Перед человеком, что стоял там со связанными за спиной руками. Человек обернулся на звук шагов. И я его тут же узнал.

Мне редко бьют морду. Таких людей и такие случаи я помню наперечет. Уж за ночь точно забыть не смогу.

А этот идиот, увидев меня, снова заулыбался. Насмешливо. Ну да, конечно. Я ведь знал, где он был в восемь вечера. Знал, что он никого не убивал. И теперь должен был всем об этом сказать. Иначе мне бы пришлось его убить, а он был невиновен, не был чудовищем, и боги бы меня покарали…

Я усмехнулся ему. Расстегнул кобуру и достал револьвер.

Он не перестал улыбаться даже тогда.

- Виновен, - сказал я и вскинул руку.

Медленней, чем обычно. Так, чтобы успеть увидеть, как улыбка сползает с его лица.

А потом я выстрелил.

Найда вскрикнула. Метнулась в сторону.

- Боги не промахиваются, - сказал ей я. Уже и не сосчитать, сколько раз я говорил эту фразу. Отчего люди всегда боятся, что им перепадет чужое наказание?

Уж не потому ли, что каждый уверен – его есть за что наказывать?

Найда смотрела на меня во все глаза, прижав ладонь ко рту. Смотрела и все ждала, ждала, когда же меня настигнет Божья кара…

Но, разумеется, ничего не случилось.

Толпа молчала.

- Воды, - сказал я. – Еды. И пятьдесят монет. Принесите живее. Мы уходим.

И они, конечно же, принесли.

***

Она без единого слова прошла за мной почти милю. И только потом остановилась.

- Стой! Ты должен мне объяснить!

- Ничего я тебе не должен, - проворчал я, но остановился. Может, и самое время ей хоть что-то понять. Если я не ошибся, она уже должна начать подозревать сама.

- Он не был виновен, - сказала она. – Я знаю наверняка. И ты тоже знаешь. Как же так?

- А ты подумай.

- Он был чудовищем? – неуверенно спросила она. Вопрос был, скорее, риторический. Но я на него ответил.

- Думаю, не больше, чем ты или я. Просто дурень, который любит выпить. И не знает, с кем нельзя связываться.

- Ты убил его, - выдохнула она. – Ты его убил, а тебе за это ничего не было. Ты… чудовище?

Я вздохнул. Она ходил кругами вокруг ответа. Наверняка видела его, но боялась назвать сразу.

- А ты как думаешь?

- Нет, - отчаянно сказала она. – Нет, ты не чудовище. Я не верю.

Странно. Я бы сказал – очень похож…

- Значит, нет.

- Ты можешь убить, кого захочешь, да? – медленно проговорила она. – Неважно, человек или чудовище, прав или виноват… ты можешь убивать всех, кого тебе угодно.

- Да. Могу.

- И любой другой Убийца?

- Думаю, да.

Она подняла на меня отчаянные глаза. И тут я понял, как ошибался. Понял, что она видит не тот ответ. Понял, что был неправ, так кошмарно неправ…

Но было поздно.

- Но это же значит, - прошептала она, - это значит… что Богов просто нет!

- Дура, - только и успел сказать я. – Какая ж ты дура…

А в следующий миг с неба, чистого и нежно-голубого, ударила молния. Вошла в Найду, сотрясла все ее худое тело мгновенной судорогой, прошла сквозь нее. Вышла, наверное, в землю.

Боги не промахиваются.

А Найда упала. И больше не двигалась.

Такой старый трюк. Немножко статического электричества. Я никогда не пойму, почему Богам он кажется таким эффектным.

- Дура, - досадливо повторил я. От чего-то на душе у меня было муторно. Словно я только что щенка утопил.

Черт, ну кто же знал. Я даже и подумать не мог.

Мне-то такое и в голову никогда не приходило.

Я сел на землю рядом с ней. Закрыл ей глаза. Найда, бедная, бедная дикая дура Найда. И я дурак. Решил, что из бесноватой деревенской девки выйдет Убийца. Совсем с ума сдвинулся. Слишком долго мотаюсь по глухомани. Наверное, и впрямь пора возвращаться в Город. На сто монет можно долго кутить даже там. Кутить и забыть обо всем. О том, что остальной мир понятия не имеет, что такое, скажем, электричество, статическое или нет. О том, что в остальном мире не осталось ни громкой музыки, ни неоновых огней. О том, что остальной мир делит людей на правильных и неправильных…

Ведь всегда пытались найти неправильных людей. Объявляли неправильными слишком умных… слишком глупых… темноволосых… светловолосых… чернокожих, краснокожих, желтокожих… бедных или богатых… северян или южан… Всё пытались понять, какие из людей неправильны с рождения.

А это так просто.

Мы все – неправильные.

Все мы – чудовища.

И Боги, на самом-то деле, никогда не знали, виновен человек или нет. Они почти всемогущи – но они не могут и даже не пытаются знать все. От такого даже Бог взвоет и жизни не захочет.

Они знают только, что люди думают. И во что они верят. В вере Боги разбираются преотлично. Вера – это к ним.

И если человек верит, что убил другого человека, Боги от него избавляются. Потому что им не нравится, когда кто-то убивает людей. Без людей - кто будет им поклоняться...

А если человек верит, что убивает чудовище?

Я не верю.

Я знаю.

Давно знаю.

И подозреваю, что остальные Убийцы знают не хуже меня.

Я не стал закапывать Найду. Всего миля до села. Ее найдут еще сегодня. А мне надо было идти. Я и так сделал глупость, когда начал к ней привыкать. Я – Убийца, напомнил я себе, шагая прочь по дороге и не оборачиваясь. Мне никогда не ужиться с нормальным человеком.

Мы не любим остальных людей. Правда, не любим.

Мы им завидуем.

У них ведь есть правила. Им не надо думать. За них все решено, устроено, размечено. Сюда можно, сюда нельзя, здесь ты еще хороший, а здесь уже плохой.

А нам так чертовски трудно. Так чертовски трудно жить, когда знаешь…

… что все зависит только от тебя.

 

ОСТАВИТЬ ОТЗЫВ